Появился сержант Томас и, взбежав по широким ступеням крыльца, нагнал Дариуса у входа в дом. — Что происходит, полковник?

— Собери свой отряд и хорошенько вооружи. Мы выезжаем немедленно и можем нарваться на драку.

— Есть, сэр!

— Оставьте здесь пятерых лучших людей охранять мою жену. Остальные поедут с нами. Даю вам на это десять минут.

— Есть, сэр! — Опытный офицер поспешил исполнять приказ.

Размышляя об оружии, сложенном в его комнатке наверху, Дариус ступил через порог и замер при виде чудесного явления.

Серафина в синем атласном халатике стояла на верхней площадке лестницы и смотрела на него.

У Дариуса перехватило дыхание от ее красоты.

Высоко держа голову, она кивнула ему в спокойной царственной манере. Ее кожа еще сияла после их безумной любовной схватки, а глаза… Дариус утонул в колдовской невинности этих глаз цвета фиалок.

— Ты уезжаешь? — спросила Серафина своим нежным глуховатым голоском.

— Возник кризис, — прошептал Дариус, и это прозвучало как эхо извинения, которое он попытался предложить ей несколько недель назад.

Как и тогда, Серафина не поверила ему.

— Понимаю. — Она отвернулась от него и опустила глаза на свою руку.

В вестибюль вслед за ним вошли несколько человек с вопросами. Ошеломленный, Дариус нахмурился и отвечал им коротко и сухо. Его чертова жена стояла наверху в халатике, надетом на голое тело! Им нечего было здесь делать.

Когда они ушли, Дариус вновь устремил взгляд на Серафину. Она не пошевелилась. Ее оцепенение привело его в ужас.

— Дорогая моя, я должен ехать, — мягко повторил он.

— Я тебе верю. — Не глядя на него, Серафина обреченно пожала плечами. — Я буду здесь.

Он сделал шаг к лестнице.

— Серафина, я должен это сделать.

— Понимаю. Подобные вещи случаются. Полагаю, такова доля жены самого храброго рыцаря на свете. — Принцесса наконец взглянула на Дариуса и улыбнулась ему слабой ободряющей улыбкой. — Береги себя.

— Ты не сердишься?

— Я горжусь тобой, — ответила она, и глаза ее наполнились слезами. — Но я… я просто… я думаю, что нам важно будет поговорить и об этом. Иначе я не вижу для нас будущего.

Он молча смотрел на нее.

В этот момент до них донесся крик сержанта Томаса: фургон был нагружен и двадцать человек готовы скакать за ним. Взгляд Серафины метнулся к двери. Затем они вновь посмотрели друг другу в глаза. Дариус еще не пришел в себя после ее слов.

Она им гордится?

— Мы поговорим, когда ты вернешься, Дариус? — спросила Серафина.

Он встретился с ней глазами. Сердце его стучало, как барабан войны.

— Ладно, — торопливо солгал Дариус. — А сейчас мне пора. — Он не мог смотреть на жену ни секундой дольше. Круто повернувшись, Дариус сделал шаг к двери.

— Ты снова лжешь! — раздался за его спиной ее тихий возглас.

Он замер на полпути, но не обернулся.

— Как ты можешь, лгать, глядя мне прямо в глаза? Дариус медленно повернулся.

Лицо Серафины раскраснелось, прекрасные глаза наполнились слезами. Дариус заставил себя держаться холодно.

— Ты права, — сказал он. — Это была ложь. Я рад, что не все тебе рассказал. Ты на минуту меня размягчила, но я никогда не стану рассказывать тебе все о моем прошлом… и поверь, этого знать не стоит… ты сама пожалела.

— Тогда между нами все кончено. — Плечи Серафины поникли. — Ты меня не любишь. Какой же я была глупой! Наивной доверчивой дурочкой.

— Я тебя не люблю?!

— Не любишь. Ты не хотел этого брака. Я тебя к нему принудила, потому что считала, будто смогу сделать тебя счастливым. Но ты не хочешь открыть мне свою душу, не хочешь быть честным. Ты просто манипулируешь мной и лжешь не переставая. У тебя характер сильнее моего, ты сообразительнее меня и при каждом удобном случае разбиваешь мне сердце. Так что езжай, делай то, что должен делать. Ты никогда меня не полюбишь, Дариус. Я сдаюсь. — Она опустилась на ступеньку и уронила лицо в ладони.

Дариус молча смотрел на нее, борясь с гневом.

— Значит, я не люблю тебя? — тихо переспросил он.

— Ты однажды сказал, что любишь, но, должно быть, и это было ложью.

— Нет, любимая, это ты мне врала, утверждая, что любишь.

— О чем ты говоришь?

Злость поднялась в нем волной. Сверля жену яростным взглядом, Дариус подошел ближе.

— В первую ночь, когда мы занимались любовью. Ты тогда сказала, что любишь меня. Меня! И я поверил тебе. — Он ударил себя в грудь кулаком. — Но едва ты узнала, что в Милане я потерпел неудачу, как правда вышла наружу. Это ведь так?! — Серафина посмотрела на него с ужасом. — Ты выставила меня за дверь. Ты отдалась мне лишь потому, что считала великим героем! Ты хотела иметь собственного победителя драконов, так? Что ж, я пытался стать таким, какого ты желала, но промахнулся. Это был чертовски трудный выстрел. Но для моей принцессы эти мелочи значения не имели. Я проиграл, не смог осуществить твою фантазию. Тебе было наплевать на меня, Серафина. Оно и понятно. Я тебя не виню. Кто бы мог принять меня с любовью? Я ведь знаю, что собой представляю!

— И что же? — прошептала Серафина, не сводя с него глаз и все больше бледнея.

— Хочешь знать? Хочешь знать правду о своем рыцаре, Серафина? — осведомился он с горечью. — Сможешь ли ты ее понять? Не думаю, моя избалованная, защищенная от всего принцесса. — Боль, невыносимая, обжигающая, сочилась словно из самых темных глубин его существа.

— Расскажи мне.

— Хочешь знать? Хочешь знать, что чувствуешь, когда с двух лет мать постоянно тебя бросает и плевать хочет на то, что с тобой произойдет. Что чувствуешь, когда она потом не возвращается совсем? Хочешь знать, каково это, когда отец четыре года не дает тебе новой одежды, чтобы другие дети не говорили с тобой, а лишь бросали в тебя камнями и обзывали грязным оборвышем, поскольку, по его словам, ты не заслуживаешь того, чтобы иметь друзей? — Слова срывались с уст Дариуса, злые и режущие, как нож убийцы, ядовитые, как отрава. Он погибал в пламени гнева. — А как насчет того, что тебя, десятилетнего, выбрасывают на улицу? Я могу рассказать тебе об этом. Тебя еще не тошнит от отвращения? Но ведь я еще не закончил, принцесса. Самое главное еще впереди. Потому что именно тогда начинаются уличные драки на выживание… за пищу из помоек. Когда ты корчишься, умирая в грязном углу, оттого что съел какую-то полусгнившую дрянь. И ты проглатываешь свою гордость и отправляешься в дом призрения за милостыней, но оставаться там не можешь, потому что один из монахов не перестает тебя щупать… А потом ты догадываешься, что, пожалуй, только на это и годен… Так, черт побери, в чем же Дело? Ты следишь за моим рассказом, Серафина? Понимаешь, о чем я говорю?

Она зажала ладошкой рот и залилась слезами.

— Итак, тебе тринадцать лет, и ты повидал такое, что хватит на три жизни и еще останется. Ты очерствел и понял, что лгать необходимо, и выживаешь только потому, что превосходно лжешь. Тебе все равно, что делать и что говорить. Ты никому не позволяешь себя растрогать. Ты запрещаешь себе нуждаться в ком-либо и никому не веришь, даже ангелу, которого послал Господь, чтобы тебя спасти.

Серафина плакала навзрыд, обхватив голову руками.

— Я опустошен, Серафина. — Грудь Дариуса тяжко вздымалась. — Я — ничто, и мне нечего тебе дать.

Воцарилась зловещая тишина, нарушаемая лишь ее рыданиями.

— Ну, теперь ты знаешь правду. Рада этому? Принцесса плакала так, словно сердце ее разрывалось.

— Я не надеюсь застать тебя здесь, когда вернусь… Жена… — горько добавил Дариус, направляясь к двери.

И услышал ее тихую мольбу:

— Не уходи.

Он оглянулся, обжег Серафину свирепым взглядом. Ему казалось, что он стоит перед ней голый.

Принцесса встала и пошла вниз по ступенькам, как ребенок. Серафина спускалась так неуверенно, что Дариус испугался, как бы она не упала. Поэтому он пошел к ней. Серафина села посреди лестницы и прислонилась к перилам.

Дариус присел перед ней на корточки, настороженный, измученный, и она посмотрела на него. Ему показалось, что жена боится его. Но она обняла его так крепко, словно не хотела никогда отпускать. Прильнув к Дариусу, Серафина положила голову ему на плечо и продолжала тихо плакать.